Его необычные способности

раздвигающие наши традиционные представления о возможностях человеческой психики и интуиции, создали «биографию» легендарной и таинственной Джоконды

В зарубежной прессе его часто называют словом «гуру», что в переводе с древнеиндийского приблизительно означает «духовный наставник, учитель».

Но мало кто из многочисленной аудитории, нашей или зарубежной, перед которой Дадашев успешно демонстрировал огромные возможности человеческой психики, мог знать, как проявляются такие способности Тофика Гасановича Дадашева в самых неожиданных ситуациях.

Заглянул как-то к нему домой на Преображенку (это было в 1980 году) давний знакомый, инженер, любитель живописи Станислав Иванович Сергеев. Принес журнал с отличной репродукцией «Джоконды» Леонардо да Винчи. Довольный этим приобретением, полушутя спросил, не сможет ли Дадашев со свойственной ему проницательностью поведать что-нибудь о таинственной улыбке Моны Лизы. И действительно ли это она смотрит на нас сквозь мглу веков? Ведь была уйма предположений…

Дадашев посмотрел на портрет. «Эту картину, — сказал он серьезно, — я видел, когда ее привозили в Москву, в Музей изобразительных искусств. Был там. У меня создалось о Моне Лизе свое мнение как о человеке».

И неожиданно стал рассказывать. Гостя поразил его изменившийся голос — очень возбужденный. Он вынул из портфеля тетрадь и стал записывать. Дома поправил по памяти текст, перепечатал. Потом в Лувре и у нас в Москве, в Музее изобразительных искусств, с высокой оценкой приняли от Дадашева его дар — психологический портрет Джоконды. Вот он.

«Да, несомненно, это она — Мона Лиза Джоконда. Ей девятнадцать лет. Совсем недавно — два или три месяца назад — вышла замуж.

Она родилась и до самого замужества жила в тихом, малолюдном предместье Флоренции. Росла в крепкой семье среднего достатка. Ее любили, но не баловали, хотя она была единственным ребенком. Воспитывалась в простых и строгих правилах. Получила обычное по тем временам домашнее образование. Все свободное время проводила в семейном кругу, редко общаясь с незнакомыми людьми. С душевным трепетом и усердием молилась в ближайшей церкви, куда ее с малолетства водили родители.

Жизнь ее текла размеренно и однообразно. Отчий дом, нечастые семейные события, маленькие радости… Природное любопытство искушало ее взглянуть на мир поближе, не только из окна родительского дома или экипажа. Однако, быстро схватив суть городской суеты, сразу отвергла эту чуждую ей жизнь. Она любила добротный, красивый и упорядоченный мир, мир покоя и полутонов.

Ее девичество немного затянулось. В той местности, где она жила, у нее не было большого выбора. Не могла она в силу своего происхождения и воспитания и составить блестящую партию для какого-нибудь флорентийца из благородной и преуспевающей фамилии. Но главная причина была не в этом, а в ней самой.

Идеал Моны Лизы, волевой, уверенной в себе натуры, — мужчина солидный и основательный. Муж серьезный, с чувством собственного достоинства. Как ее почтенный родитель, а вовсе не блистательный и галантный кавалер. Он должен быть авторитетен для нее и окружающих, значит, старше ее. Надо полагать, что именно Франческо Джокондо, добропорядочный флорентийский купец, и был наиболее близок к девичьему идеалу Моны Лизы.

Но была еще причина. Такая домашняя, всей душой привязанная к семье, она не спешила расставаться с привычным образом жизни. И в семье, где все считались с мнением каждого, ее не торопили под венец.

Ее внешняя холодность обманчива. Она нежна, как истинная итальянка, чувственна. Однако набожность и самоконтроль развиты в ней так сильно, даже чрезмерно, что она никогда не позволит себе раскованной, безрассудной любви…

И вот она лицом к лицу с живописцем… Художник только что усадил ее. Попросил немного повернуть голову. Слегка изменил положение руки. Что-то сказал. Все это повелительно, быстро, будто походя. Его профессионально отработанные манеры приняты ею за недопустимую вольность, за бесцеремонность. Она чувствует себя весьма неловко, ибо придает большое значение соблюдению общепринятых норм поведения, правил хорошего тона. Ожидала уважительного отношения, такого же, с каким отнеслась к нему сама, а получила вот что…

Тем не менее все исполнила. Она убеждена, что инициатива всегда исходит от старших. Она и замуж-то вышла отчасти потому, что так надо. Л теперь вот ее передали в другие руки, значит, это тоже так надо. И она притихла в недоверчивом ожидании: что ж, посмотрим, что из этого выйдет…

Незаурядный психолог, она по-своему проницательна. Она понимает, что он умен, многое знает и умеет, немало повидал. Он ей даже чем-то импонирует, этот сильный, скрытный мужчина. Она сознает, что не может его восхитить как женщина, но в этом винит его самого. Интуитивно она чувствует, что он видел и знал других, тех женщин. И что он ставит ее, в общем-то, невысоко. Ей кажется, что он не разглядел ее, недооценил. Вообще отнесся весьма поверхностно. Ее самолюбие задето. И что же? Она впервые в жизни соприкоснулась с личностью такой интеллектуальной и психологической мощи, инстинктивно попыталась защититься… и невольно спасовала. Только что была гордая, исполненная чувства собственного достоинства синьора Джоконда — и вот пред ним в чем-то наивная, в чем-то беспомощная синьорина Мона Лиза.

Но она сдержанна в проявлении своих чувств. И потому ее походка нетороплива, она не производит лишних жестов. За всем этим угадываются задатки деспотической натуры.

Да, ее самолюбие задето, она испытывает чувство неловкости. Но все это набежало и схлынуло, как легкая волна, потому что Мона Лиза счастлива. Она вскоре станет матерью, о чем не догадывается даже всевидящий синьор Леонардо. Он ведь мужчина…

Молодая супруга честолюбивого флорентийского купца полна тихой радостью будущей матери… Она спешит насладиться своим счастьем в предчувствии того часа, когда вместе с ее тайной время унесет у нее и это жгучее, ни с чем не сравнимое ощущение обладания тайной материнства. Как страстно мечтает о сыне ее темпераментный Франческо, о наследнике, продолжателе дела и рода Джокондо. И вот скоро, совсем скоро он узнает об этом. И она тоже хочет сына. Она ведь всегда тяготела к мужчине. Женщина кажется ей такой слабой и ненадежной…

Она прожила долгую и благополучную жизнь. У нее родилось пятеро детей. Через десять лет Франческо Джокондо умер. Она вышла замуж вторично и снова удачно. Но была ли она счастлива? Ей сопутствовала удача во всех ее предприятиях, но если она и чувствовала себя счастливой, то не так часто и непродолжительно. Лишенная склонности к наукам и искусству, она стала прекрасным домашним администратором. Несмотря на свой молодой возраст, была мудрым советчиком мужу в выборе друзей и компаньонов. Покровительствуя близким и зависящим от нее людям, испытывала от этого большое удовлетворение. Благодаря этому, она возвышалась в глазах людей, которые признавали ее превосходство и своеобразное душевное величие…«.

Что же все-таки получилось у Дадашева? Как относиться к такому факту? Слово профессору кафедры марксизма-ленинизма Литературного института имени А. М. Горького, доктору философских наук Георгию Ивановичу Куницыну:

— События, подобные тем, которые рождены особым видом одаренности, как у Дадашева при его работе над «Джокондой», не могут удивить науку. Как факт они известны в ряду других сбывающихся озарений. И психологический портрет Моны Лизы, созданный Дадашевым тоже по озарению, очень убедительный, совершенно приближающийся к реальности по четкости информации. Все это легко назвать сверхспособностью. Надо познать сам механизм, почему одни люди видят будущее и прошлое, а другие не видят. Неважно, что первых единицы, а вторых миллиарды. Тут, чтобы увидеть общую картину, разговор должен идти не только о возможностях человека-индивида, но о человеческом опыте в целом. При таком условии наука, прежде всего материалистическая философия, может считать себя компетентной. Озарение (и в частности, предвидение), эту особенность, наблюдающуюся у людей, академик Анохин назвал «опережающим отражением» (на основе учения Павлова о высшей нервной деятельности — исключительно развитой формы отражения человеком окружающего мира). Напомню, что в любом сцеплении вещей и событий вокруг нас уже заложено их будущее, есть разное по протяжению времени прошлое и лишь мгновенное настоящее. Все развивается по определенным, выработанным природой законам. О возможности двигаться во времени в обе стороны неоднократно высказывались разные ученые. Дайте срок, мы узнаем больше о механизме озарения. Тогда не станет секретом, каким точно путем приходит информация к столь интересным людям, как известный всему миру Мессинг или Дадашев.

— Я тоже считаю экспромт Дадашева о Моне Лизе интересным, — сказал другой исследователь, специалист по Леонардо В. А. Головин. — Но больше — интересным для науки. Допускаю возможность тут факта прозрения: Дадашев имеет очевидную способность окунаться в прошлое. У него тонкое психологическое видение. Своей работой он помогает ощутить глубину истинной ценности «Джоконды».

Дадашев не литератор, не искусствовед, не оратор даже. И, тем не менее в его психологическом портрете Моны Лизы доктор искусствоведения Леонид Семенович Зингер особо отмечает: «И язык, главное, у него хорош. Колорит времени яркий, выдержанный».

Откуда это вдруг приходит к Дадашеву? Извне? Вопрос к нему самому:

— Считаете вы себя телепатом или экстрасенсом?

— Ни тем, ни другим. И слов-то этих не люблю. Даже не гипнотизером. Об этом прямо говорил на Первой международной конференции по исследованию проблем психотроники в Праге, куда вместе с ведущими учеными нашей страны и многих других, в том числе США, был приглашен для участия в ее работе. Вот тогда, после успешно проведенных опытов, пришлось на пресс конференции почти два часа отвечать на вопросы ученых как раз об этом: в чем суть опытов и чем они отличаются от других. Прежде всего, моим чувственным восприятием и созданием своего особого настроения — наивысшего внутреннего подъема, близкого к озарению, как называет это профессор Куницын. Так я и создал психологический портрет Моны Лизы. Портрет этот был сверен итальянскими учеными с архивами. И оказалось, что он неожиданно точно подтверждается фактами, на которые раньше не обращали внимания. Знать же Т. Дадашев их не мог.

А. Ефимьев